Алексиевич: "Память должна переходить в новые состояния"

— Мы знаем, что в годы войны погиб каждый четвертый белорус. На алтарь Победы Беларусь принесла сожженную Хатынь и разбомбленный Минск… Мы выстояли, мы победили, мы воздвигли Курган Славы и даже «Линию Сталина», где потешные бои как будто тоже во имя славы и памяти. Почему власти во все времена, и при СССР и сегодня, спекулируют на воистину святом отношении белорусского народа к той войне и Победе?

— С одной стороны, это была действительно страшная война, и она осталось глубокой травмой в Беларуси, где столько людей погибло. А с другой стороны, когда распалась огромная империя СССР, чтобы как-то собрать остатки, особенно там, где не работает национальная идея, нужна какая-то другая консолидирующая идея. По-моему, в Беларуси ничего, кроме идеи памяти о Великой Отечественной войне, консолидирующего нет.

— Продуктивно ли мы ее используем?

— Никто не кланяется по-настоящему той памяти. Потому что, если бы кланялись мертвым, так, в конце концов, вспомнили бы и о живых. Наши бедные ветераны… Я знаю несколько примеров, когда герои и мученики той войны живут в бараках, которые давно пора было снести. Сколько я видела этих партизанских могилок, заброшенных, в наших лесах! А уж я не говорю о России, где сотни тысяч людей лежат не погребенными. Помню, я была однажды под Новгородом в бору, где вела бои Вторая ударная армия, — там, наверное, тысячи лежат… Но мы считаем на миллионы. И поэтому этот праздник для нас — как в церковь сходить. А потом живем совсем без памяти.

— Ваша книга «У войны не женское лицо» - продолжение начатого Василем Быковым поиска «маленького человека», рядового на большой войне. Замечен ли тот рядовой и его военный подвиг в постпобедной действительности?

— Я только что приехала из Лапландии — это север, тундра, край Швеции. И там, в одном маленьком городе, будет в мае перезахоронение русского солдата. Туристы нашли солдатские останки в горах, солдат сжимал в руке медальон: Его звали Алексей Матвеев. Эта фамилия может быть и русская, и белорусская. И вот несколько лет местные жители и власти выясняли, откуда он бежал, провели анализ ДНК и убедились, что погибший — славянин, пытались найти его родственников, собирали деньги на памятник. Сейчас готовятся ехать на церемонию захоронения - из маленьких поселков, где живет по десятку человек. Но ожидается человек 700, местная церковь может не вместить такое количество. Из Стокгольма приедет также православный священник. И вот я думаю: Боже мой, где-то на краю света люди находят останки одного человека - не родственника, не соотечественника, солдата. И приходит в движение все местное общество. Много об этом здесь говорят, пишут, действуют. Что такое ценность жизни? У нас это не присутствует, в нашей действительности. Ни во время праздников, ни в будни.

—Ваш упрек, как я поняла, адресован не только официальным лицам…

— Я сейчас работаю над новой книгой, она называется «Время сэконд-хэнд». Книга о том, что с нами происходит сегодня. Почему мы оказались без прошлого, без истории. А если обращаемся в будущее или представляем себе прошлое, то это секонд-хэнд: все копии, чужие, или западные, или копии себя прошлых, того, что уже должно бы остаться в другом времени.

Я не говорю, что мы не должны помнить о войне. Но топор войны давно пора спрятать. Он же у нас постоянно висит над изголовьем. А ведь это уже не просто память. Это желание держать наше сознание в мобилизационном таком состоянии, чтобы мы воспринимали как нормальные все эти наши постоянные экстремальные, чрезвычайные ситуации, в которых мы беспрерывно живем.

— Что мы поняли и чего не поняли о войне и Победе?

— Однажды ко мне приехала немецкий режиссер, они снимала фильм по моей книге «У войны не женское лицо». И мы с ней выбрались из Минска. Не отъехали еще дальше Слуцка, а она уже насчитала 20 военных памятников. Вот эти танки, которые стоят в каждом почти городе, солдаты с автоматами и гранатами за поясом. И опять-таки: это — не память. Потому что память должна переходить в какие-то новые состояния.

Я не думаю, что сегодня, через 65 лет после окончания войны, нужно ставить эти танки или «Линию Сталина» создавать. Все это говорит только о нашей беспомощности перед настоящим. Нигде в Европе я не видела такого количества памятников. Хотя и в немецких деревнях, и в итальянских есть братские могилы. Но ведь жизнь продолжается! А у нас какая-то бесконечная война. Я думаю, что все это просто небезопасно. Вот почему так легко льется кровь, и так легко мы переходим на агрессивные интонации друг с другом в сегодняшней жизни — политической или какой-то иной? Я думаю, что надо уже как-то по-другому думать и работать с этой памятью.