Интервью с историком Ильей Венявкиным

Российское военно-историческое общество (РВИО) откроет музей и бюст Сталина в деревне под Ржевом. Одновременно с этим Вольное историческое общество объявило о создании сайта по противодействию фальсификации истории. Но неужели сайт - единственное, что можно сделать против фальсификации? Об этом - в интервью Deutsche Welle с историком советской литературы и культуры Ильей Венявкиным.

Илья Венявкин: Политические изменения в сегодняшней России сопровождаются вполне осознанными и выстроенными на государственном уровне мерами в сфере культурной политики. Они напрямую предписывают пересмотр отношения к истории СССР в сторону ее романтизации и героизации. Насколько эти меры реально влияют на восприятие людей и как социологически нужно описывать это влияние? Это сейчас достаточно тяжело определить, потому что государственные медиа, которые транслируют новую культурную политику, одновременно с этим транслируют и успех новой культурной политики. Это, кстати, свойство любого недемократического общества, ведь один их основных механизмов авторитаризма - фальсификация каналов информации и обрыв обратных связей с обществом. Но если дистанцироваться от мощного потока пропаганды и посмотреть по сторонам, то можно увидеть у многих людей вполне здравое и продуктивное желание самим разобраться в советской истории.

DW: Какова главная цель идеологов?

- Я думаю, что тут нет никакой загадки. Нынешняя власть заинтересована в консолидации, в массовой поддержке. В стране, где совсем недавно произошел крах одной идеологии и не было достигнуто консенсуса относительно другой, история предстает идеальным резервуаром смыслов, которые можно тиражировать. При этом такие смыслы удобно представлять как незыблемые или сакральные, а значит и репрессивные по отношению к инакомыслящим.

- Однако успех культурной политики связан не только с тем, что нужно государству, но и что хочет общество…

- Если говорить о современной России, о здесь действительно есть люди, которые почувствовали себя обиженными в результате болезненной трансформации 1990-х, и советские символы, пересаженные в новую реальность, предлагают им язык для того, чтобы рассказать об этой обиде. Такие люди были с нами всегда, но сейчас изменилось соотношение тех, кого мы видим и кого не видим. Голоса несогласных заглушили, голоса радикалов - усилили.

- Сейчас собираются ставить Сталину бюст под Ржевом, обосновывая тем, что "бюст Сталина " это и памятник героической эпохе". К каким последствиям для самого общества и для будущих поколений может привести такой пример, такой вектор политики?

- Несмотря на достаточно сильный, по-видимому, низовой сталинизм, до того, как за дело взялось государство в лице Мединского, никаких спонтанных бюстов Сталину не появлялось. Так что общество может вполне индифферентно переживать такие жесты. То есть что касается влияния на будущие поколения, тут я бы не стал все драматизировать: уровень социальной архаики у нас настолько высок, что ситуацию сложно радикально ухудшить. Другое дело, что смакование этой архаики никак не приближает нас к решению задач, которые встают перед любой современной страной, рассчитывающей на развитие.

- Какие задачи, если говорить об отношении к истории и исторической памяти, надо решить России?

- Главная задача - достижение национального согласия по отношению к истории. Такое согласие невозможно до тех пор, пока в историю не инкорпорированы версии самых разнообразных жертв государственного насилия.

- Политика покаяния эффективна как для самой страны, так и для ее внешней репутации. Что подтверждает, скажем, пример Германии. Почему в России сегодня мы этого не видим?

- Дело в том, что нынешняя власть, исходя из своих вполне прагматических соображений, заинтересована не в национальном примирении, а в консолидации через борьбу с внутренним врагом. Такая борьба оказалась настолько эффективной (рейтинг поддержки власти необычайно растет), что добровольный отказ от нее выглядел бы для власти форменным безумием. Поэтому может происходить только ее дальнейшая эскалация. Кроме того, успехи в символическом поле позволяют избежать неприятных разговоров о более чем реальных проблемах в экономике и социальной политике.

- Есть ли у этой эскалации некая предельная точка? Ситуация, когда даже Мединский скажет: "Все, дальше нельзя, это уже будет чересчур"?

- Нет, у деградации, так же как у прогресса нет конечной точки. Вектор может смениться в том случае, если по каким-либо причинам власть окажется заинтересованной в интеграции людей, представляющих противоположные взгляды. Теоретически это возможно, учитывая, что в этом случае речь во многом идет об экономически активном, образованном городском меньшинстве.

- Что тогда делать этому образованному меньшинству?

- Да то же самое, что и в любых других - предлагать свои собственные интерпретации истории, способные устанавливать критическую династию по отношению к дискурсу власти и внимательную к опыту жертв насилия.