03.05.2001 Прусские добродетели до добра не доведут
Скажите, пожалуйста, можно ли скрестить ежа с ужом, слона и трепетную лань? В природе, наверное, нет. А вот история даёт нам примеры того, как вместе жили и детей плодили флейта с барабаном. Ну как, заинтриговал я Вас? Речь сегодня пойдёт о том, как Германия отмечает год Пруссии.
Дело в том, что ровно 300 лет тому назад курфюрст Фридрих Третий в Кёнигсберге сам себя объявил первым прусским королём. Год Пруссии - это, конечно, множество выставок и концертов, театральных постановок и инициатив по восстановлению культурного наследия.
Но мне представляется гораздо более интересной дискуссия, которая развернулась в Германии вокруг политического наследия Пруссии. Вот в этой передаче мы и попробуем дать хотя бы самое общее представление о том, как относятся к Пруссии и прусскому духу в самой Германии:
Юбилей, надо сказать, проходит безо всякой помпы. Потому что и в самой Германии отношение к Пруссии, как бы это помягче сказать, двойственное. Ну, например, если в Мюнхене турист – будь-то англичанин или, скажем, кёльнец, который не умеет говорить на баварском диалекте - чем-то не понравится местному жителю, он вполне может услышать приветливое «шайспрайс», что в переводе означает «пруссак дерьмовый». Но это Бавария. Там всё равно горы самые высокие, луга самые альпийские, небо самое голубое, а пиво самое крепкое в мире. И спорить на эти темы с твердолобым баварцем – пустое дело. Но вот и в Берлине - бывшей столице Пруссии, а ныне всей Германии - лево-альтернативные ребята на Первое мая подали заявку на демонстрацию под общим лозунгом: «Пруссия дерьмом была, дерьмом и осталась». Демонстрацию власти запретили, а альтернативные всё равно провели. Машин и витрин во славу международной солидарности трудящихся перебили великое множество. Причём здесь Пруссия? А давайте-ка, сыграем в простенькую игру. Вот я скажу: Пруссия. Какие понятия Вам сразу придут на ум? Милитаризм, вертикаль власти, диктатура закона, чинопочитание, благодатная почва для гитлеровского национал-социализма... А как насчёт самой передовой по тем временам судебной системы, равенства всех перед законом, небывалой толерантности по отношению к иноземцам и иноверцам, образцово-показательных систем социального и больничного страхования? Это ведь тоже – Пруссия. Та самая Пруссия, которой так восхищался, которой пытался подражать великий реформатор Пётр Первый. А самым ярким представителем Пруссии до сих пор считается Фридрих Второй или «Старый Фриц», как его называли подданные. Но сам он предпочитал прозвище «философ из Сансусси». «Старый Фриц» играл на флейте, и сам сочинял музыку и вирши.
Он водил дружбу с Вольтером и строил замки и музеи. «Философ из Сансусси» создал самую боеспособную по тем временам армию и выиграл множество битв, сделав маленькую Пруссию державой, перед которой дрожали все соседи.
Ложной скромностью Фридрих Второй не отличался. Вот, как он оценивал Пруссию и её роль в истории:
«Это государство со всеми его погрешностями положило начало всему действительно великому, что только создано было в немецких землях со времён Вестфальского мира. Само это государство - величайшее политическое достижение нашего народа. Нет в немецких землях другого государства, которое превосходило бы Пруссию в том или ином отношении».
Ещё до вступления на трон Фридрих Второй написал трактат, направленный против Макиавелли и его принципа «цель оправдывает средства». Нет, уверял Фридрих, политика без морали – это преступление. И действительно, после коронации в 1740 году он выпускает целый ряд поразительных по тем временам указов: запрещается применение пыток при дознании, запрещается силой загонять рекрутов в армию, запрещается бесчеловечное обращение с солдатами.
Вот несколько цитат из наследия Фридриха Второго:
«Все судейские коллегии должны знать, что самый ничтожный крестьянин, более того, любой нищий – точно такой же человек, как король. Потому что перед законом все люди равны. Судейские чины, которые вершат несправедливый суд, опаснее банды воров. От воров и разбойников можно оборониться, а от жуликов, которые творят свои тёмные дела под прикрытием судейской мантии, защиты нет».
Напомним, сказано это было за семь лет до французской революции. Короля, который требовал бы для нищего равных с собой прав, история тогда не знала. Более того, Фридрих Второй объясняет:
«Правитель не должен вмешиваться в судебное разбирательство, потому что в суде должен говорить только закон, а правителю надлежит молчать».
Правда, сам Фридрих не очень-то верил в судейскую неподкупность и непредвзятость, поэтому и оставлял за собой широкие права помилования и пересмотра судебных решений. Поразительна и толерантность прусских законов по отношению к иноверцам. Вот ещё одна цитата из указов «Старого Фрица»:
«Ко всякой религии должно относится с терпимостью. Пусть каждый в этом государстве будет счастлив на свой лад и фасон. Все религии равны и хороши, если только их приверженцы – честные граждане. И если захотят поселиться в этой стране турки и язычники, то пусть строят свои мечети и храмы».
Сам Фридрих Второй считал все религии «более или менее абсурдным набором сказочек». Но религиозная терпимость диктовалась и чисто прагматическими соображениями. Правителю катастрофически не хватало народонаселения и экономической мощи, попросту говоря, солдат и денег, чтобы добиться своей главной цели: сделать маленькую Пруссию великой европейской державой. Поэтому Пруссия охотно принимала иммигрантов: гугенотов из Франции, протестантов из Австрии, евреев из тех стран, где они подвергались преследованиям. Немецкий историк Себастиан Хаффнер объясняет это равнодушием:
«Прусское государство в 18 веке не интересовалось конфессиональной принадлежностью, не интересовалось национальным или социальным происхождением. Подданным дозволялось быть протестантами и лютеранами, иудеями или мусульманами... Но всё это при одном условии: неукоснительно исполнять свои гражданские обязанности. Причём подданные не обязательно должны были быть немцами, Пруссия так же охотно принимала переселенцев из Франции, Голландии, Польши или Австрии...»
Идиллическая картинка получается, правда? Но у самой красивой одёжки есть и изнанка. Вот давайте и посмотрим, как она выглядела в государстве прусском:
Было бы ошибкой рассматривать толерантность по отношению к иноземцам и иноверцам как небывало ранее проявление уважения к правам человека. Дело в том, что въезжать в Пруссию им разрешалось, а вот выезжать – запрещалось, причём под страхом смертной казни. Да и с въездом всё выглядело не так уж радужно. Если, например, гугенотам и голландским ремесленникам прусские власти даже выплачивали подъёмные и помогали обосноваться на новом месте, то к евреям зачастую применялся имущественный ценз. Сегодня сказали бы, что Пруссия демонстрировала толерантность, чтобы привлечь иностранных инвесторов. Но пойдём дальше. Вильгельм Второй действительно запретил пытки в судах и издевательства над солдатами. Но тот же самый «Старый Фриц» 23 года спустя в трактате об обустройстве прусской армии даёт такие вот советы и наставления:
«Того гусара, который не явился на службу или оказался пьян, немедленно наказывать шпицрутенами двенадцатикратно строем в 150 человек. Вообще рядовой солдат должен испытывать перед своим офицером больше страха, нежели перед врагом. Если рядовой перечит офицеру, такого надлежит расстрелять на месте».
«Старый Фриц» был строг к себе. Служение народу, долг пред государством он провозгласил своей религией, верховным божеством, и даже как-то сочинил Вольтеру неуклюже зарифмованное послание соответствующего содержания. Но именно эту религию он железной рукой насаждал и среди своих подданных. Государь готов был прощать им все грехи, гарантировать некоторые права и даже снижать налоги. Он требовал только одного: беспрекословного исполнения приказов, рабской лояльности по отношению к государству.
А государство в глазах прусских правителей – это были, конечно же, сами правители, жестко выстроенная иерархия государственных чиновников и армия. Вот, как оценивает этот строй историк Себастиан Хаффнер:
«Служение долгу было в Пруссии первым и высшим законом и, в то же время, универсальным оправданием. Если ты выполняешь свой долг, ты не берёшь на себя греха, что бы ты ни творил. С таким суррогатом религии можно ужиться, можно даже прожить вполне приличную жизнь, и порядочность сохранить, но только до той поры, пока государство, которому ты служишь, остаётся приличным и порядочным. Ущербность и опасность такого прусского религиозного поклонения долгу в полной мере проявились во времена Гитлера».
Но извращение традиционных прусских добродетелей, как-то дисциплины, трудолюбия, сдержанности, законопослушности, служения долгу, началось задолго до Гитлера. Пруссия достаточно долго сопротивлялась объединению Германии, но когда оно всё-таки произошло, германским императором в 1871 году был провозглашен прусский король Вильгельм Первый. Пруссия диктовала государственный строй и государственную идеологию. Чего стоит хотя бы такое обращение германского кайзера Вильгельма Второго к новобранцам:
«Солдаты! Вы вверили мне тело свою и душу. Отныне для вас есть только один враг, и это тот враг, которого я вам укажу. При нынешних социалистических беспорядках может случиться, что я прикажу вам стрелять в ваших собственных родственников, в братьев ваших и родителей. Избави меня Бог от необходимости приказать вам это. Но если всё-таки придётся, то и тогда долг обязывает вас исполнить мой приказ».
Взращенное в прусских традициях немецкое офицерство с нескрываемым презрением относилось к ефрейтору-недоучке Адольфу Гитлеру и его плебейскому окружению. Большинство кадровых офицеров напрочь отвергало все социалистические и националистические идеи. Но они до конца повиновались долгу – конец известен.
После войны Восточная часть Пруссии отошла к России и Польше. А западные части Пруссии были поделены на федеральные земли Бранденбург, Мекленбург – Передняя Померания и Берлин. Страны-победительницы упразднили Пруссию даже как административную единицу.
И вот в этом году Германия отмечает 300-летие Пруссии, государства, идеалы которого были передовыми в 18 веке и обернулись катастрофой в веке 20.
Премьер-министр федеральной земли Бранденбург Манфред Штольпе (фото) формулирует это так:
«Мы не отвергаем Пруссию, потому что она – часть бранденбургской, немецкой и европейской истории. Мы будем противостоять Пруссии, если её мрачная тень попытается догнать нас. Мы будем поддерживать добрые прусские традиции, но мы будем противостоять таким традициям, когда военная сила становится самоцелью, а милитаризм – основой государства».